Вечность во временное пользование - Страница 117

117

Когда они впервые оказались вместе голыми, деловито и энергично, как гимнастикой или зарядкой, на скорость и на результат, занимавшаяся любовью Габи заметила:

– Одному из нас надо потолстеть!

Из-за своей стрижки и узловатого тела она была похожа на узкоплечих танцовщиц двадцатых годов, носилась по городу в ботинках а-ля Чарли Чаплин и плотных чёрных колготах, подчеркивавших строго параллельные друг другу ноги под широким длинным свитером. Но как выяснилось со временем, она была второ– и даже третьестепенным персонажем в жизни Дада, и потому давно совершенно не интересным.

Сначала в последний момент у неё не получилось сорваться с ним в Нью-Йорк по цене билета на прямой рейс двадцать четыре доллара, а потом не получилось и всё остальное.

Он не любил её вспоминать: свою временную одержимость ею он теперь объяснял себе влюблённостью в саму любовь, вернее, в совершенно новый для него секс с постоянной партнёршей, который гарантирует доступность акта и для многих других занятий освобождает голову от постоянных мыслей о поиске сексуальной разрядки и близости.

На её месте могла оказаться любая другая девушка, просто оказалась Габриэль.

Но тогда он этого ещё не понимал, и поэтому, когда, вернувшись из разогнанного полицией лагеря протестующих в Закотти-парке и узнав диагноз матери, естественно, поделился с Габи, её исчезновение оказалось очень болезненным.

Через несколько дней он всё же настиг Габи на факультете, и она, перебирая этими своими параллельными, широко друг от друга отстоящими ногами, сдвинув на макушку мягкую шапку, доверительно объяснила:

– Теперь тебе будет не до любви. Какое-то время в любом случае. Не уверена даже, что ты сможешь закончить уни.

Дада ошеломленно вслушивался в её слова, не отрываясь глядя на маленький подвижный рот, в который, однако, ловко умещались довольно крупные предметы. Смысл до него поэтому не доходил.

– Бери академ…

Заметив, что он просто остолбенел и не врубается в её практичные советы, она прервалась, поправила между острыми, как кошачьи ушки, грудями ремень тяжёлой, низко висящей сумки с компьютером и дотронулась до его рукава:

– Послушай. Качественные сексуальные контакты осуществляются без контракта на аренду психической энергии, ты согласен? Эмоциональное насилие в сексе я тоже не приветствую. Утешать тебя, короче, не смогу. Извини, хотя не думаю, что должна извиняться.

Она поцеловала воздух с двух сторон от его лица и вышла из его жизни навсегда. Тогда ему почудилась боль от разрыва, но просто потому, что он ещё не знал боли.

Самым страшным стал день, когда сначала она не смогла понять, как лечь, забыла, как лечь своей головой на свою подушку в свою постель. За несколько минут до этого, держась за его руки, Надин смогла сесть. Они прошли ежедневный болезненный ритуал отвержения всех вариантов еды, которые он ей предлагал, и с полными ужаса глазами – «не заставляй меня есть!» – она в несколько подходов смогла проглотить таблетку.

А лечь обратно не смогла: забыла как.

С обвиняющей отчаянной обидой она смотрела на Даниэля снизу вверх: за что? что она ему сделала? как? что? куда? Как она может справиться с этим? Почему ты так мучаешь меня? Это слишком сложно – лечь! Тебе легко сказать «ложись»! Но я не знаю, как это.

Он попробовал ласково просто завалить её на постель, но жёсткое, сопротивляющееся тело не послушалось мягкого движения. И, пряча искривившееся от слёз лицо, он просто сел рядом с ней.

Так же положил свои руки на колени. Уставился в окно. Помолчали.

В окне сияло солнце. Там было начало марта. Но этой весной для них весны не было.

Внезапно Надин повернула к нему озарённое счастьем лицо. Её глаза были словно бы глазами незнакомца.

– Я знала! Я знала, что ты не умер! Ты тогда не утонул! Ты просто уплыл от своих мучителей! Ведь так? Как хорошо! Ты расскажешь мне? Ты расскажешь мне всю свою жизнь?

Кожа Дада покрылась мурашками, в паху всё сжалось, он заметил, что не дышит, и вдохнул. Мама улыбалась, с любовью заглядывала ему в лицо, невесомые прохладные пальцы ласково накрыли и погладили его руку. Не зная, что делать, он проскрипел:

– Расскажу, конечно…

Надин кивнула и переплела свои пальцы с его, тихим грациозным движением ложась в постель.

– Счастье наконец видеть тебя, Леон. Я ждала тебя всегда, ну да ты это и сам знаешь.

Дада укрыл её, радость по-прежнему озаряла мамино лицо, как солнце. Опущенные веки и сомкнутые губы улыбались. Когда пальцы расслабились, он вынул свою руку из её, едва касаясь, провёл подушечками по впалой щеке в каком-то едва видном белом налёте и тихо вышел из комнаты.

На кухне он распахнул дверцу холодильника и, не отрываясь, выпил бутылку воды. Плакать и глотать одновременно было занимательно. Глаза его, как он не сразу понял, неотрывно таращились на банку её маскантина. Он отшвырнул пустую пластиковую бутылку, высыпал в ладонь несколько громыхающих серых таблеток и выбежал из дома.

И уже в подъезде, на лестнице, с грохотом слетая вниз по высоким узким ступеням, он закинул первую таблетку в рот: болеутоляющее, болеутоляй!

Ты умираешь вместо со своим умирающим. Значит, ты и болеутоляющие должен получать тоже… Разве не так? Душа рвётся на кусочки. На одном онкофоруме он читал, как прямо онлайн парень, живший вдвоём с умиравшим отцом где-то на дальнем хуторе, советовался, что ему делать. Так и писал: что мне сделать? Кожа у него на ногах лопнула, и течёт чёрная кровь… И главное, ещё множество народу, бывшие онлайн в этот момент, со своими страдальцами за их спинами, поддерживали этого паренька, советовали что-то…

117