Вечность во временное пользование - Страница 108

108

Ласково погладив попугайчика, принимала душ и лекарства, с наслаждением вытягивалась на гладком постельном белье, закрывала глаза и думала нескромное:

– Буду ли я девственницей в новой жизни? Ведь я ещё не встречу Антуана.

В юной решимости прожить жизнь с Эммануэлем она желала подарить своё девство вновь только одному мужчине: мужу.

Глава 45

При всем том зависимым он себя не считал. Помилуйте, рассказывал он в лавке, ежедневно меняя воду в без малого двухстах серебряных ведёрках: какая же тут может быть зависимость, когда столько хлопот?

Ведь только за свежими цветами он ездил редко когда меньше трёх раз в неделю.

Как все знают, лучший день на Ранжис насчёт цветов – четверг. Закупаться для своих магазинчиков приезжают флористы даже за четыреста километров от Парижа! Пятница – парижская, в субботу – что осталось. По воскресеньям цветов никто не режет – французы: все идут на мессу и семейный обед. Поэтому в понедельник тоже пусто. Вот во вторник выбор уже хорош, а в среду рынок закрыт… И если посреди недели вдруг появляется какой-то непредвиденный срочный и большой заказ – день рождения, свадьба, похороны – и цветы уходят на букеты под этот заказ, соображать надо быстро! А соображать быстро – трудно. А с возрастом всё труднее…

В картине мира мистера Хинча иной раз недоставало какого-то цветка, и он мог полдня заикаться от ярости. Всё равно что у Ван Гога изъять из палитры пылающий кадмий. Вот просто: пардон, месье, но жёлтого цвета более не существует.

Каково? А?

А-а-а, то-то же!

А цветы исчезают сортами, целыми семьями! Прорыдать можно полжизни, если даже просто изучать исчезнувшие сорта в сравнении с какими-нибудь бесхитростными весенними каталогами ярмарок с рисунками и номенклатурой цветов, возьмем, к примеру, XIX века. Это катастрофа: города расширяются, захватывают земли, цветочные земли – это 10-15 километров от города – занимают под здания. Ницца, Канны, пригороды Парижа – повсюду одинаковая картина…

С другой стороны, голландцы, эти «китайцы Европы», веками скупают земли, сначала это была Италия, следом Испания, Португалия, Африка, теперь вот Эквадор. Недорогие цветы, эквадорские розы, которые скоро можно будет положить на братскую могилу французских роз, никогда не раскрываются! Никогда! Маленькие и увядающие уже в стадии бутона. Французская роза, роскошная, раскрывается как капустка, вся, целиком. Это роза для дворцов, праздников и для королев. Чем меньше праздников, дворцов и королев, тем меньше нужны дорогие уникальные цветы la rose de Midi. Наверное, потому, что французская роза сама и праздник, и дворец, и королева: гильотинировать!

Интересы мистера Хинча в Сети изначально и основополагающе были продиктованы интересами «La Fleur Mystique» и его собственными креатюрами в виде букетов или скульптур из тканей, и как бы далеко его ни заносило, он всегда возвращался к ним.

Среди ресурсов, на которые был подписан мистер Хинч, не было средств массовой информации, но имелись большие базы данных различных банков изображений. И иногда они приносили не архивные и не арт-фотографии, а некие событийные, наполненные сегодняшним днём картинки. Обычно он их безжалостно пропускал: повседневность преизрядно окружала его на улицах, в машине и таращилась в витрину его цветочного магазина глазами многоочитой толпы.

Но здесь, пролистывая поскорее подборку ярко-цветных снимков с подробными подписями, он задержался на абсурдистской стилистике жилого пространства, на заботливо обёрнутом в кислотные оттенки тряпок каком-то столбике, усаженном на разваливающемся диване, и, главное, на совершенно невозможной уродливости ковре на стене.

Он пробежал взглядом подпись к фотографии – и не поверил глазам своим.

Перечитал ещё раз.

С возмущением отринул первую промелькнувшую мысль: вот и он вместе с миллионами пожирателей таблоидов сейчас в ужасе отпрянул от монитора. Даже рука попросилась сама выключить компьютер, чего с ним вообще не случалось. Никогда.

Целомудренно отведя взгляд от экрана, он судорожно соображал: выключить? Прочесть? Страшно. Но что-то в этом ужасе было смутно знакомым и притягивало его…

Почти как Объятельница.

Как будто тихо звала с той стороны монитора.

И как только он адресовал и классифицировал происхождение страха, мистер Хинч отнёс то, что видел на экране, в область ночного кошмара и, быстро скользнув взглядом по родным «кабинетам» диковинок и книжным шкафам у стен, то есть полностью отдавая себе отчёт, что находится он дома, у себя в гостиной, пьёт пятичасовой чай и потому никак не рискует задыхаться и биться в ночных объятиях Объятельницы.

И он прочитал.

По мере чтения лицо его от гадливости, ужаса, отвращения и до надувшихся на висках вен менялось. Слишком уж невозможной казалась история несчастного идиота с высшим филологическим образованием, прожившего до ареста в возрасте сорока пяти лет с родителями в убогой квартире где-то во глубине средостения Европы и Азии.

История повествовала, как мусульманское сообщество довольно большого провинциального города потребовало расследования повторяющихся осквернений могил, и полиция была вынуждена организовать слежку. Так был задержан местный краевед, известный автор статей в городских газетах по истории кладбищ: православного, лютеранского, еврейского и мусульманского. Когда-то он едва не защитил диссертацию в главном государственном университете, но вернулся из столицы домой и занялся некими научными изысканиями.

Каждый раз, когда его проверяла полиция, поскольку этот кладбищенский дромоман вышагивал десятки километров в поисках новых захоронений, пил из луж, спал в стогах сена и вырытых могилах, надо думать, и выглядел соответственно, – каждый раз он рассказывал им о научной работе по истории захоронений и показывал свои статьи в местной прессе – бумажные вырезки он носил с собой. Его всегда отпускали.

108