Вечность во временное пользование - Страница 109

109

Отпустили бы, вероятно, и в этот раз, не наведайся полицейские по месту жительства героя.

Кроме родителей, с которыми проживал мужчина, полиция обнаружила около тридцати мимуфицированных тел девочек и женщин, одетых как куклы. Некоторые были снабжены говорящими устройствами. Родители некроманта объяснили, что сын утверждал, будто мумии нужны ему для научной работы. По вечерам он рассаживал их вокруг телевизора, включал мультики или читал сказки.

На дознании на вопрос о цели своего многолетнего предприятия ответил, что хотел дать им возможность дождаться, когда учёные изобретут средство воскрешения умерших.

Доминик с запотевшими от интенсивности переживания стёклами пенсне таращился на яркие полешки в полуистлевших платках и шапочках, под прямыми углами рассаженные по разным сторонам жалкого жилья или уложенные на бочок на кровати. Объятельница, чувствовал он, совсем рядом, где-то прямо здесь. Он резко закрыл ссылку с жуткой историей, сожалея едва ли не до слёз о том, что прочитал её, и, задыхаясь, выбежал в свой садик.

Иногда, когда потеплевший ветер с Юга приносил с собой первые собранные им по дороге весенние запахи – уже цветущих где-то огромных деревьев мимозы, несущихся на пасхальные каникулы поездов, потихоньку прогреваемой солнечными лучами морской воды, крыла возвращающейся с зимовки в Африке на Север золотой ржанки, первой прибитой дождём пыли, – в такие уже безусловно тёплые весенние вечера мистер Хинч чувствовал и на мгновение со всей безжалостностью умного человека понимал, что сам он давно похож на внезапно и совершенно необъяснимо брошенный дом. Где вся утварь, включая посуду на накрытом обеденном столе, часы на стене над камином с какими-то кубками на каминной полке, откинутый угол одеяла приготовленной постели вместе с раскинувшей рукава пижамой, – словом, всё, всё осталось в пугающей радиоактивной сохранности, но жизнь из этого дома ушла, покинула его. И натюрморт на столе, интерьер в спальне, сюрреализм с часами и брошенными, хоть и немалым спортивным трудом заработанными кубками, – давно покрыты, помимо слоя жирной пыли, прахом отчетливого небытия.

Следами отсутствия.

Но отсутствия чего, он понять не мог, хотя много думал на эту тему, и лишь тревожно, из года в год, с удовольствием после зимы сидя между львами на ступенях в садик, смотрел на изящную высокую ограду парка, мечтая, как, если б не проклятая французская бюрократия, он вырезал бы здесь калитку, подобрал для неё изумительное аутентичное литьё и тогда по ночам мог бы в царственном одиночестве единолично бродить со своим бокалом по освещенным только луной дорожкам и любоваться на смутно клубящиеся в темноте белые цветы, вдыхая ароматы ботанического собрания парка.

А так, с этими нелепыми запретами, он начинал чувствовать себя не привилегированным обладателем собственного приватного садика в центре Парижа, с двухсотлетним парком – в некотором смысле тоже собственным, одним из красивейших в Европе, а узником, которого, как зверя, содержат в зоопарке, за высокими прутьями вольера – как в тигрятнике или львятнике. Да, в львятнике.

Но сейчас, хоть и тоже была весна, и ранний вечер с запахом высохших луж и расцветших кустарников, и раздавались крики многочисленных детей, заполонивших парк с нянями или родителями, и слышался мягкий топот, как лёгкие аплодисменты, бегунов, огибающих парк как раз по крайней, самой длинной дорожке, – но сейчас Доминик, ища спасения от Объятельницы, которая почти дотянулась до него из монитора, напрямую, через газон, проскочил к ограде и схватился за неё обеими руками, чтобы не упасть.

Вперив взгляд в определённое, ограниченное прутьями с боков пространство, он тяжело вдыхал в себя воздух, отмечая сужающийся туннель сознания и чувствуя, что грудная клетка сжимается и сейчас лопнет, как это с детства случалось с ним по ночам, но вот впервые – белым днём.

Нет!

Нет.

Я вижу парк, в нём множество людей, ближе всего ко мне, сразу у дорожки, на скамейке сидит дама лет пятидесяти и пишет что-то в большой тетради на пружине, от руки.

Мимо пробегает церемония: красавица на длинных жилистых ногах, в фосфоресцирующих кроссовках, с высоко поднятым «конским хвостом» чёрных длинных волос. За ней, приноравливаясь к её ритму, офисные мужчины разной степени зимней запущенности.

Вот всех обгоняет весело бегущая молодая семья: мама, мальчик лет восьми на блестящем самокате и папа, толкающий перед собой коляску с двумя близнецами.

На дальних аллейках между огромными деревьями я вижу целые клумбы ярко одетых детишек и все возможные развлечения мирного, почти летнего вечера.

Всё это контрастное и резкое в мягких сумерках.

Всё нормально.

Ему удалось выправить дыхание, жёсткие ладони Объятельницы, сдавившие виски, разжались, и он смог вдохнуть полной грудью. Эти кусты справа и слева надо постричь – скоро совсем закроют мне тут вид. Когда-нибудь я всё равно установлю здесь калитку.

Глава 46

Несколько следующих дней, пытаясь переварить первую встречу с Ловцом и разговор с Марком, Дада провёл в Сети, где малодушно воспользовался «историей» своих интернет-блужданий в период болезни матери.

Он снова заходил на те же форумы, куда тогда забредал сам, снова читал несмолкающие вопли о помощи в форме вежливых вопросов и снова видел, что несчастий и растерянности перед внезапно расколовшимся на «до» и «после» миром не уменьшилось.

Слёзные истории, робкие вопросы, вежливые умолчания, застенчивый шаг в тень: я вам показался, меня нет.

109