Вечность во временное пользование - Страница 119

119

Но если прижать пальцы к лицу, ничего не исчезает: всё просвечивает сквозь! Как к этому относиться? Это плохо или хорошо? Для него?

Ударная волна райского запаха от цветов, которые он продолжал сжимать в кулаке, отогнала приступ ужаса и, напротив, накрыла его новой порцией впечатлений: когда он отнял руки от глаз, у пластичного струящегося сияющего города появилось третье отражение.

Словно сверху вместо неба положили зеркало.

Зрелище получилось настолько невероятным, что Даниэль не знал, смеяться от удовольствия видеть это чудо или бежать от страха зеркальной крышки, накрывшей Париж.

Но он не мог бежать – он остолбенел от угрожающей красоты.

Едва переставляя ноги, он двинулся в свой трип по несуществующему нигде, кроме его воображения, Парижу, с искажённым от потрясающего видения лицом и отвисшей челюстью.

Не каждый день всё же понаблюдаешь, как Париж меняет высотность – простым отражением зданий в реке и в небе одновременно. Эйфелева башня превращается в ажурный галстук-бабочку невидимого владельца-великана, круглый купол Академии наук – в диковинные, прижатые друг к другу золотые груди, а по небу течёт Сена со своими набережными, домами, лестницами спусков, мощением береговых дорожек, баржами и деревьями.

– Происходит что-то странное, – понял Дада и достал телефон, чтобы сфотографировать невидаль.

Глава 50

Когда тебе три года, носить длинное, к тому же двойное имя довольно-таки тяжело: ты не Мари и ты не Изабель, ты – Мари-Изабель! И всякий раз, когда кто-то чужой зовёт какую-то свою Мари, Мари-Изабель тоже озирается.

– Мари-Изабель! Иди сюда!

– Мари-Изабель, я тебя жду!

Если прибавить длинные тяжёлые волосы – светлые, толстые, они, если их распустить, похожи на крылатый чепец католических монахинь и покрывают плечи, спинку, шею ребёнка, – понятно, почему мама самолично заплетает ей две почти круглые косы: чтобы было легче!

Так догадалась сама Мари-Изабель: одна коса – Мари, а вторая – Изабель. Вместо сказок мама сочиняет, какие завтра торты она будет готовить, и дочка сонно таращится в зеркало на восхитительное отражение своей кондитерской феи.

Мадам Констанция Оланж готовила торты на заказ под маркой «Коко Гато», от руки написанной на картоне, что в то время виделось необыкновенной смелостью.

К её годам пяти мать стабильно получала заказы на приготовление дюжины тортов в неделю, а в праздники доходило и до двух-трёх десятков. Тогда она приглашала помощницу, суровую быструю бретонку лет пятидесяти, на кухне действовавшую с точностью и хладнокровием фармацевта. Мари-Изабель тоже уже вовсю помогала матери, незаменимая в «подай-принеси».

И вот благодаря самоотверженному труду и кропотливому исполнению пожеланий заказчиков настал Великий День: образцы продукции «Коко Гато» приглашены на пробу к представителям нескольких ресторанов, принадлежащих одному хозяину!

От мысли, сколько новомодных приспособлений для кухни, вроде миксера, она сможет приобрести, не говоря уже о хорошей, просторной и почти уже профессиональной духовке с двумя отсеками, мадам Оланж словно немного опьянела. А там, через пару лет, самой не верится, и до своей кондитерской совсем близко!

Мари-Изабель с восторгом любуется радостью обычно ужасно сосредоточенной, целеустремлённой, много трудящейся матери: только заплетая косы, она находила время рассказать дочке сказку. Зато уж это была всем сказкам сказка! Про то, как по тортам, которые она уже испекла и ещё испечёт, как по камешкам, они смогут перебежать от скудной тоскливой жизни наёмного работника на свой сладкий берег кондитерского вдохновения и самостоятельности! Каждый заработанный мамой франк приближал их к её мечте.

Священнодействие началось загодя. Накануне в ночь на лёд отправились брусочки сливочного масла и плитки тёмного шоколада, вокруг витали ароматы ванили и роз. Колобки нежного песочного теста, тщательно укутанные в прозрачные целлофановые пелёнки, улеглись отдыхать в холодильнике до утра. Мари-Изабель, прежде чем закрыть дверцу, поцеловала их круглые щёки. В мисочках с коньяком и ромом блаженствовали и наливались пьяными соками изюм и сушёная вишня.

Но самое главное случилось раньше!

Поразительная ловкость, с какой мамочка, не глядя, отделяла белки от желтков, чтобы эти прозрачные скользости превратить в горы белого безе, давно не изумляли почти уже взрослую Мари-Изабель. У мамы в руках и серебристый венчик сновал, как в швейной машинке «Зингер» на самой большой скорости только и блестит челнок! И потому ничего удивительного, и Мари-Изабель косится на абрикосы и малину, в один слой, как бусы на витрине, торжественно лежащие на гладком белом полотенце.

Но в этот раз она делает кое-что, чего дочка ещё не видела: отрезав носик у конуса с жидким тестом, мама пишет на пергаментной бумаге, ею выстлан большой противень, прописи! Ровнее, чем пишет в своей тетрадке Мари-Изабель! Аккуратные белые палочки с одинаковым расстоянием между ними через очень короткое время являются из духовки золотистыми, и когда мама дает ей попробовать тоненькое печенье, становится понятно, откуда тут у нас аромат роз!

А дальше… Происходит настоящее чудо: они будут готовить «Шарлотту». И ей доверено – конечно, под приглядом обеих дам – сделать мусс!

Замри весь мир: утихни, затаись, не отвлекай. Никаких Мари, я не оглянусь. Мой первый малиновый мусс для «Шарлотты» сейчас схватится…

Таинственно и невидимо растапливается желатин. «Дай-ка я», – говорит мама и добавляет, что положено… Для девочки пяти лет это не сравнится ни с чем. Сейчас… Сейчас останется взбить в мисочке рассвет с закатом, восход с зарей, румянец с поцелуем – малину с тёплым желатиновым молоком – и, едва дыша, путаясь своими руками с мамиными, вместе заполнить хоровод из тоненьких золотисто-розовых печений этим облаком.

119