Вечность во временное пользование - Страница 18

«На твоё имя отправлена посылка. Её надо забрать на почте и отвезти в “Шарль-де-Голль”. Не вскрывать!»

С первого задания прошло дней десять… Всего! Что за план придумал его виртуальный преследователь? Наверное, пора идти в полицию? Что меня ждёт?

Дада стоял в очереди к окошку на получение посылки и чувствовал, как грохочет и вздрагивает сердце. Он понимал, что попал в какую-то жуткую историю и что выбраться из неё, например, просто сменой адреса не удастся.

Вот что в этой вот посылке? Не навредит ли он людям, стоящим сейчас с ним здесь в очереди на почте? Этой даме со старой таксой? Кудрявой матери двоих шумных детей? Гламурному высоченному парню с такой чёрной кожей, что в ней, как в крыле лимузина, отразилось большое, во всю щёку, окно почты.

Он протянул квитанцию и стал ждать. Наконец служащий вручил ему прямоугольник, словно внутри была книжка, но потяжелее, на обратной адресу стороне прилеплена круглая чёрная наклейка с жёлтым крестом – это что-то значит?.. Выходя на солнечную улицу, Дада беспомощно оглянулся на зал: старая такса с морщинками на лбу озадаченно смотрела ему вслед. Он положил посылку в сумку через грудь и, сунув руки в карманы, пошёл куда глаза глядят.

Вариантов было всего два: отвезти пакет в «Де-Голль» и заявить Ловцу, что больше он не будет выполнять его задания – хоть убейте! И второй – пойти в полицию, отдать им пакет и рассказать о своем виртуальном мучителе.

А вдруг я войду в полицейское отделение, и сработает детонатор?..

А вдруг он сработает в аэропорту…

А вдруг я открою пакет прямо сейчас?!

Он огляделся: в свои права вступало тепло, и Париж, как огромный сад с людьми вместо пчёл, гудел их голосами; человеческие пчёлы собирали нектар лета в солнечных пятнах на тротуарах и стенах домов, в прыгающих тенях листьев на цветных столиках кафе, жмурились на лавочках и в раскрытых окнах автомобилей. Нестерпимо захотелось на природу, и Дада вильнул в распахнутые, как нарядная обложка в детскую книжку, ворота парка Монсо.

Был субботний полдень, и множество детей в сопровождении родителей – и даже целых семей – важно предавались развлечениям: к карусели тянулась нарядная очередь, на крепко пахнущих пони, караваном вышагивавших по центральной широкой аллее, восседали всадники и всадницы в маленьких защитных шлемах, носились за мячиками собаки, папы играли с дочками в волейбол и в резиночку, с сыновьями – в бадминтон и футбол. Повсюду на газонах сидели и валялись на свежей, отчаянно зелёной молодой травке, поодиночке и компаниями, неисчислимые посетители.

Французы предавались любимому времяпрепровождению: создавали из общедоступных ингредиентов совершенно исключительное произведение собственного дизайна. В данном случае – стол для пикника. На траве расстилали скатерти, свои места занимали салфетки и приборы, тарелки и миски с салатами, блюда с закусками и бутылки с водой и вином.

Не говоря уже о том, что полагающийся соломенный чемодан был ещё прабабушкин, скатерть с бледными цветами полинявшего рисунка – бабушкина, а разноцветные толстенькие бокалы – мамины, все они неизвестным науке способом так же продолжали присутствовать на каждом семейном пикнике – и со своими спутниками, не забудьте, со своими возлюбленными! Всякая новая хозяйка привносила в завтрак на траве приметы выпавшего уже ей времени: и если сейчас молодая сексуальная мама в пышной юбке с бантом на спине, выгодно подчеркивающем её талию, раскладывает сыры на большой крутящейся доске, чтобы удобно было дотянуться до любого из королей застолья, можно быть совершенно уверенным, что её пока единственная трёхлетняя – и уже навсегда старшая – дочка, когда и ей придёт время завязывать бантик на тонкой талии, будет вынимать из чемодана для пикников и эту, уже потемневшую от времени, сырную доску с крутящимся полотном – оставшуюся от мамы.

Дада валялся на траве в тенёчке и из-под прикрытых век разглядывал раскинувшиеся вокруг пикники с многочисленными участниками. Мимо процокали копыта лошадей: верховые полицейские объезжали переполненный парк, и рядом с пони их лошади на асфальтированной дорожке тоже выглядели как родители. Все эти картины были исполнены такого мира, что он снова почувствовал, как не может сглотнуть слюну – спазм перехватывал горло.

Плоская сумка у него под головой словно бы пульсировала опасностью, от чёрной наклейки с жёлтым крестом исходили волны тревоги. Излучение угрозы распространялось прямо из неё при его посредничестве на всю жарко-дремотную плавность окружающего бытия, под зажмуренными от солнца и удерживаемых слёз веками приняв образ алой паутины, штрихами которой всё связано со всем. Однажды ещё в школе он вместе с классом оказался в музее Орсэ и краем глаза приметил одну картину, к которой потом вернулся специально и просидел перед ней неизвестно сколько.

На той картине высотой в средний человеческий рост – что позволяло и зрителю войти в неё – художник изобразил семейство, отдыхающее, вероятно, после обеда в саду при доме. Человеческие фигуры почти все карикатурные, а вот дом написан вполне серьёзно и обстоятельно: в нём два этажа, жёлтая штукатурка – прекрасный фон для цветущих кустов роз или рододендронов, да и оливы безупречно гармонируют с ним. Скорее всего, это юг Франции… Белые ставни, высокие дверные проёмы – этот дом, наверное, уже достался в наследство кому-то из пары бабушки и дедушки: здесь, на картине, они – центральные персонажи.

Не дурак поесть и выпить, дедушка сидит в правом углу полотна, положив меж толстых круглых ног крутое пузо, и набивает трубочку табаком. На нём тесные брюки, жилет с не застегивающимися пуговками и белая рубаха с уравновешивающими тесноту остального наряда роскошными рукавами. Шляпа, старая, соломенная, потерявшая форму и потому любимая, скорее всего, всегда валяется под рукой, где-то перед дверью в сад.