Вечность во временное пользование - Страница 31

– А где же его неразлучница?

– Он вдовец. Как, собственно, и я. – Месье Виго подлил по бокалам вина. Анн смотрела, как в красном вине отражается жёлтая лампа. – А когда я стираю его игрушки, он кормит подушку. Которая у вас за спиной. Она ему больше нравится.

– Это вы у него научились так ухаживать?

– Как?

– Ну… Всё время что-то говорить… кормить… букетики…

С мгновение он недоуменно смотрел на неё и вдруг сложился пополам от хохота:

– Точно! Да, боже! Очень похож! О боже мой! Ну и ну!

Анн откинулась на спинку кресла и смотрела на него: чёрная чёлка, обычно зачёсанная назад, сейчас упала на лицо, большой нос морщился в улыбке, а морщины от углов глаз доходили до скул. Дома он снял галстук, и теперь воротник белой рубашки на смуглой шее был расстёгнут.

– Моя жена умерла родами, вместе с ребёнком. Мы были очень молодыми. Наверное, поэтому я не смог сразу справиться с этим. И потом – к одиночеству быстро привыкаешь, оно имеет свои преимущества. – Он качнул головой себе за спину. – Вот, например, можно завести себе попугая вместо всех и перенять его ухватки… Смешно, да.

В комнате давно были сумерки. Все молчали.

Анн встала за сигаретами, но месье Виго не понял её движения и схватил её ладонь, взмолившись снизу:

– Не уходите! Побудьте ещё?

– А у вас можно курить? – спросила Анн, переплетая свои пальцы с его.

– Можно всё, – ответил он и поцеловал ей руку.

Глава 14

Два никак не связанных между собой события во многом предвосхитили опасливое отношение мистера Доминика Хинча к смерти задолго до прямой встречи с ней.

Ещё ребёнком, склонным к одиноким играм и чтению, он однажды прочёл, а потом много раз увидел прочитанное (и сразу запёчатлённое послушным воображением) во сне зрелище вполне фантастическое, однако случившееся в действительности.

Первыми на расчищенный до состояния дворцового паркета привал посреди леса отправлялась длинная процессия: повар, поварята, столовая и прочая прислуга с обозом, нагруженным стульями, столами, белоснежными скатертями, бокалами и приборами, гарнитурами тарелок на все смены блюд, напитками и продуктами. Ехали корзины с овощами и фруктами, серебряные подносы с ягодами и пирожными, масло на льду, хлеба и вино. Далее в роскошной коляске следовал французский повар, желавший убедиться, что и поздний завтрак, и, если что-либо задержится, обед будут поданы по всем правилам.

Туман раннего утра в лесу был бел как полотно, на котором проступали недорисованные сверху, или снизу, или с боков деревья. Папоротники, по которым тихо ступали копыта лошадей, морозными узорами ложились на плоскость земли. Полусонный поварёнок вдруг сбивался с шага и видел, что споткнулся о белый гриб – и, проснувшись, радостно бежал к французу, велевшему такие находки приносить ему. Зябкая рань обретала запах среза чистейшего боровика.

Через пару часов хлопот они слышали приветственный звук труб: егеря играли встречу. Охотники изволили едва ли не ежедневно в течение двух недель своего пребывания во дворце участвовать в так называемой «одинокой охоте». Заведующий охотой почтительно указывал дамам и господам их места на расчищенных дорожках. Повсюду были устроены плетёные из ветвей будки, на случай, если кто-то устанет и пожелает присесть.

Загонщики тем временем медленно гнали зверей на ружья. Если же зверь вырывался из их круга и уходил в лес, из заповедника подгоняли других полуручных животных, и охотники никогда не бывали разочарованы.

По возвращении все отдыхали.

Перед фасадом в это время шли приготовления к традиционному вечернему торжеству в честь удачной охоты: у подножия террасы на толстом бордовом ковре в ряд раскладывали туши убитых животных. К каждой туше прикреплялась визитная карточка охотника, поразившего эту цель.

Фантастический исполинский натюрморт из мёртвых животных освещали в темнеющем воздухе костры и факелы: косматая гора зубра, олений ветвистый рог, дикая коза, кабан, мягкие лисы, гибкие зайцы…

На площадке под вековыми дубами рассаживалась местная приглашённая публика, сбоку от звериных туш выстраивался ряд егерей с трубами. Впереди на белом коне восседал в парадной форме заведующий охотой егермейстер. С огромной седой бородой, в мерцающем освещении его лицо становилось медно-красным, и он казался кентавром.

Наконец, из парадного входа медленно, в строгом порядке на широкую галерею крыльца выходили все охотники.

Первый давал знак начинать.

Сейчас же заведующий охотой вскидывал руку в белой лайковой перчатке. Как зарница, в воздухе над его головой вспыхивал клинок зажатой в руке шпаги, и воздух оглашали звуки фанфар. Затем, медленным аллюром торжественно объезжая убитых зверей, кентавр по очереди объявлял имя охотника. Все лучшие экземпляры отправлялись в столицу.

Доминик почти всё детство с произвольной повторяемостью видел эту церемонию во сне, но однажды вырос. И узнал, какой была смерть торжествующих удачу охотников. И сон не прекратился, но трансформировался: теперь взрослому мистеру Хинчу снился кентавр с окровавленной седой бородой и зелёной палочкой в руке вместо шпаги, на дикой скорости несущийся вдоль сырого багрового ковра, брошенного посреди какой-то пустой огромной чёрной грязи. На ковре в ряд лежали в белых одеждах туши людей, застреленных из ружей или заколотых штыками. Они были залиты кровью, но мёртвые лица хранили спокойствие.

Скачущий на бледном коне вокруг сырого от крови ковра в безумном восторге выкрикивал их имена: Царь Николай Второй! Императрица Александра Федоровна! Великие княжны: Ольга! Татьяна! Александра! Мария! Анастасия! Цесаревич! Алексей! Николаевич!