Вечность во временное пользование - Страница 49

– Я – просто как моя любимая Вероника Лейк, понимаешь?! – объяснял он Виски, перекрикивая толпу в английском пабе, когда в тот же вечер они отправились обмывать кувшинами пива скандальный уход Жюля из модной индустрии. – Я тоже сказал: «Фак ю, Голливуд!» – просто не с трапа самолёта. «Фак ю!» – Общность незнакомых собутыльников в огромном зале на секунду притихла и охотно поддержала этот крик души задранными из дыма и чада средними пальцами.

Он стал отличным художником комиксов, словив уже в конце 90-х витающий в воздухе заказ пока что не на протест, но уже на сопротивление этому безумию потребительской программы, сведению счастья к переработке более качественной и дорогой еды в более качественные и дорогие испражнения.

И Жюль Вит закономерно подсел на стрит-арт.

Сейчас это был авторитетный человек, представитель олд-скул-граффити, молодые «соратники по оружию» – баллонам с краской – собирались к нему на мастер-классы: все знали, что Вит любит красить на улицах картинки, которые можно сделать за два часа. И учились этому. В частности, например, тому, что, если, рисуя на ветру и холоде, рука заледенела и рисовать отказывается, на неё нужно просто помочиться – зарисует как миленькая.

Что не мешало друзьям иной раз напиться в самых что ни есть буржуазных ресторациях города.

Виски набрал его, загадав: если Жюль свободен, они оттянутся до утра по полной программе, если Жюль занят, он просто нажрётся дома или в ближайшем баре.

Жюль был свободен и приехал к нему через час:

– Поведу тебя в один клуб – боже, какие там обнаружились девушки!

– Это далеко?

– Нет, всё как мы любим: пара рюмок по пути, не больше. Ну три.

Виски не думал: он решил, что думать больше не желает. Во всяком случае, до утра.

Пока он принимал душ, брился, глотая кофе, переодевался, Жюль бродил между разложенными на полу листами садовой серии и периодически застывал перед натянутой на штангах завершающей работой, где узнавал откадрированных в отдельные рисунки героев.

– Охуеть, – резюмировал он. – Ну круто.

– Ага, – вяло согласился Виски.

– Что это тебя пробило?

– В смысле?

– Ну тридцать лет рисуешь свои ломти Парижа, а тут вдруг – такое?

– Прости, – сказал Виски решительно. – Сейчас я к психоанализу не готов. Выпивка и секс – программа-максимум для меня сегодня. Окей?

– Ок-ок. – Жюль покивал и обнял друга за плечи. – Пошли. К утру всё это дерьмо исчезнет у тебя из головы без следа.

– Пошли, – согласился Виски.

Париж – город снисходительный, но наглых мотоциклистов здесь ненавидят люто: все права на дорогах – их, и пользуются они этим совершенно бесстыдно, оставляя в бессильной ярости крушить собственные автомобили изнутри тех, кого они подрезают на светофорах, между кем протискиваются, едва ли не убирая для этого чужие зеркала и не давая двинуться с места, кому показывают обидные факи в чёрных крагах, улетая в треске и рёве далеко вперёд, пока неповоротливая машина ещё только сдвинет с места передние колёса.

Поэтому первыми на зелёный свет здесь всегда срываются стаи мотоциклистов.

Виски и Жюль вышли на вечернюю улицу, дома приняв на ход ноги, поэтому к ближайшей стойке не спешили. Шли с работы парижане, почти все – с горячими багетами в руках, откусывали горбушку. Город потихонечку прозрачнел и пустел к осени, становился сквозным. Далеко до внезапного обрыва в небо, как будто там – спуск к морю, синели проёмы между светлыми домами, узкие улицы просматривались в обе стороны во всю длину. Ещё засветло зажглись фонари.

Жюль, похохатывая хриплым лающим смехом, рассказывал, как ночью на днях раскрашивал с «детьми» поезд в метро и как ничего не меняется: тот же драйв, так же быстро надо убегать в случае облавы, так же сосредоточенно и точно фигачить свои прямые углы, чтобы через два часа они сложились в достаточно изобретательную и сложную многофигурную композицию со шрифтом.

– И точно так же, как раньше, не все этот ритм выдерживают… Что за фак?

Пролетевшая пара десятков мотоциклистов после того, как они перешли дорогу на светофоре, уже исчезла из вида, медленный поток машин скользил справа от них, отражая уличные гирлянды, но один мотоциклист попятился, срезав угол по тротуару, и встал перед ними.

Шлем закрыт, лица не видно, чёрные джинсы, ботинки, мотокуртка, перчатки. Головой он показывал: давай садись.

Жюль рассмеялся:

– Чё за киднэппинг, нахрен? Ты на кого тут наезжаешь, малой, старших в лицо не знаешь?

– Подожди, Жюль, – Виски наклонился к самому козырьку шлема и отразился в нем, вглядываясь. – Боюсь, этот всадник Апокалипсиса – за мной.

– Ты его знаешь?

– Очень надеюсь, что да.

Всадник опустил голову и ждал, когда Виски сядет сзади.

– И чё, вот так вот ща и уедешь? – разволновался Вит. – Непонятки какие-то!

– Старик, спасибо, что выбрался, прости! Я позвоню!

– Чёрт. Ну пока…

Он поцеловал Виски и отступил от мотоцикла. Длинные ноги водителя при выключенном моторе оттолкнулись от асфальта, и машина тихо съехала на дорогу.

До дома был метров триста. Мотор завёлся, всадник повёл машину к нему. Виски сунул ладони под короткую куртку водителя и под тонкую майку под ней, положил их на маленькие горячие груди, а голову на узкую спину. Могу так ехать до скончания веков, особенно когда она так прижимается ко мне своей изумительной жопой.

– Прежде чем ты скажешь хоть слово, дай скажу я!

Они въехали в узкий дворик, Виски закрыл низкие ворота, и теперь, приняв у Беке снятый чёрный шлем, пока она расстегивала молнию куртки и едва открыла рот, перекрикивал её: