Вечность во временное пользование - Страница 114

114

– Оставь её себе, – ответил мистер Хинч, и мальчик, недоуменно пожав плечами, кивнул.

Это благовещение – Доминик в этом уверен. Он же «вынашивает» игрушечный эйдос Самого Детства, – вот ироничное Мироздание и посылает ему микро-версию ангела с микровариацией лилии…

– Вы хорошо говорите по-английски, – одобрил отец семейства.

– Что в Париже большая редкость! – поддержала мамаша.

– Большое спасибо, – мистер Хинч был немногословен.

Мальчик уже жевал стебель фрезии как травинку, рассматривая витрину «La Fleur Mystique» под неизвестную никому, кроме него, музыку в наушниках, и это освобождало мистера Хинча от продолжения беседы.

– Нет, правда, – с настойчивостью завсегдатая пабов, то есть очень неприятной, продолжил англичанин. – Отличный английский, приятель.

– Я бы сказал, что вы, должно быть, очень добры, чтобы по одной фразе «Оставь цветок себе» составить своё лестное для меня мнение, но сделать этого не могу.

– Почему же нет?

– Я англичанин.

Родители переглянулись и заржали.

Господи, да дождется ли меня хоть одна тарталетка?

– По вашему эксцентричному виду мы б и догадаться могли!

– Не хотите ли заглянуть?

– В лавку? Да, старина, с удовольствием! Надо поддерживать британцев за границей!

– Но сейчас мы опаздываем на сеанс…

– …нет-нет, не в кино! Мы не говорим по-французски! На сеанс дегустации вин региона… забыла, как его?

– Может быть, мы придем после?

– Да, отлично, заглядывайте.

– Попрощайся, Микки.

– До свидания.

– Нет, попрощайся, как полагается!

– До свидания, сэр, – протянул ладошку мальчик, левой рукой вынув наушники из раковин. – Приятно было вас повстречать.

– До свидания, – пожал ладошку мистер Хинч и понял, что ему надо делать.

– На случай, если вы забудете, кто мы такие, давайте я вас сфотографирую. – И папаша, согласно английским традициям долгих прощаний в дверях, не способный уйти вот так сразу, велел исчезнуть из кадра мамаше и направил на мистера Хинча и Микки полароид.

Микки послушно придвинулся к Доминику, так же как, вероятно, послушно, «как полагается», вставал по требованию отца у каждого памятника и монумента. И мистер Хинч не смог удержаться. Наклонившись, он задал вопрос в свободную от наушника раковину:

– Хочешь запустить дирижабль?

И отстранённое стеклянным колпаком детства иномирное существо подняло как будто впервые увидевшие Доминика глаза.

Оба смутились этим получившимся слишком прямым взглядом и разошлись, сжимая в пальцах по квадратной фотографии.

Семейство удалилось.

Мистер Хинч завернул за угол, из последних сил человеческих ввалился в кондитерскую. Мюрюэль, ещё с Переферик получившая паническую эсэмэску «TPTK-2Ü!» подала ему две тарталетки с малиной. Они глядели на него с белой тарелки, как два воспалённых от бессонницы круглых красных глаза.

Мистер Хинч, не ощущая вкуса, пожирал пирожные и неотрывно смотрел в лежащую перед ним на столике довольно бледную фотографию: на фоне роскошной витрины и вёдер с цветами стояли и взирали друг на друга с изумлением он, пятидесяти двух лет от роду, и он же, шестилетний.

Глава 48

Ближе к вечеру они встретились на удобной обоим двенадцатой линии и поехали в музей Орсэ: культурная программа перед выходными вдвоём.

– Психоделичненький вагончик, – констатировал Виски, поверх очков на кончике носа поочередно поглядывая на пассажиров и в бесплатную газетку, оставленную кем-то на пустом сиденье рядом с ним.

В торце по ходу поезда, сразу справа от них, ехали две семьи, обе – многодетные: белая и чёрная. По четверо детей, самые маленькие в колясках, самые старшие – лет семи-восьми. Отцы – спортивные качки в татуировках, мамаши отличались разительнее: большая, бледнокожая рыжая полная мама без грамма косметики, в удобных безразмерных штанах и растянутой футболке и чёрная мама, одетая в фосфоресцирующие обтягивающие варианты брюк и майки, с громким макияжем и ярким голосом, с торпедами острых грудей и бомбами круглых ягодиц.

У белой семьи была ещё собачка, ошалевший от жары и духоты французский бульдог, вокруг которого выстраивалась драматургия бессловесного общения. Розовое пузо щенка лежало между расставленных в изнеможении кривых лап и приводило в восторг одних детей, вызывая законную гордость других.

Здесь же сидели двое грациозных, испанского вида подростков, совсем юных, лет по тринадцати, одетых и причёсанных с тщательностью rockabilly guys: высокие, волосок к волоску, чубы-помпадуры, грамотные тату и, возможно, единственный, но довольно дорогой набор одежды – узкие тёмные джинсы с отворотами, заправленные за ремни белые футболки и расстёгнутые клетчатые рубашки поверх, кожаные лоферы на босу ногу. Стиль «детство сутенёра».

И напротив Беке с Виски – по его выбору места – сидели три девушки в почти одинаковых чёрных футболках и лосинах, похожие на уставших некрасивых моделей, их красивая и тоже в чёрном подруга оказалась рядом с Бэкс.

В этом был весь Виски: если приходилось выбирать, пялиться ли на одну, но красивую, или на трёх некрасивых, но разных девушек, он всегда выбирал разнообразие. Круглые колени девиц, тускло просвечивавшие под натянутой синтетикой, одна к одной и шесть подряд, выглядели очень сексуально, похожие на груди в суперзакрытых лифчиках или на космический ландшафт.

Из противоположного конца вагона по узкому, почти пустому проходу несутся парень и девушка, она впереди, он за ней. Они одеты, как бездомные, и пахнут, как бездомные. Они под кайфом. Руки сплетены, улыбки безумны и преисполнены счастья, на всякий случай показывают пассажирам бумажный стаканчик из-под кофе, который он держит средним пальцем, мол, кинь мелочь, не жмотись! Но они не побираются, просто едут куда-то и спрашивают так, на всякий случай.

114