Вечность во временное пользование - Страница 42

Мужчину я как-то никогда не изучала, а вот с женщиной, когда только переехала сюда, несколько раз встретилась взглядом. Это миловидная француженка, с некрасивым, но очень аккуратно, тоненько выписанным лицом. Посмеивающиеся живые глаза, короткая стрижка с вихрами из-под вязаной шапки. «Бонжур, мадам», – говорит она.

Анём они перебираются из своей «спальни» за углом в «гостиную» – на улицу, полную машин и пешеходов, и весь день сидят перед входом в большой продуктовый магазин.

Потом парижский старожил сказал мне, что, мол, эти клошары относятся «к нам» как к источнику еды, и надо проходить мимо, просто не замечая их. И теперь я не встречаюсь с ней глазами, но она всегда говорит «бонжур, мадам». Просто получается, что говорит она это моей собаке – низкорослой криволапой мадам таксе, очень старой и очень дружелюбной. В ответ она тоже здоровается с этой женщиной, машет хвостом и чуть натягивает поводок в её сторону. Ведь по росту они почти совпадают: женщина, живущая на асфальте, и собака, читающая асфальт.

И вот на днях я шла с собакой и не услышала причитающегося приветствия. Что заставило меня посмотреть на женщину с интересом.

И знаете что?

Это просто была другая женщина.

С опухшим лицом, без зубов, одетая иначе и с выключенным взглядом. Может быть, этот месье клошар поменял себе подругу?

И вот я теперь думаю: а вдруг она погибла? Бездомные на улице погибают каждый день.

Или заболела?

И теперь где-то сидит в проёме офисного здания и трясётся всем телом и, отдельно, – головой.

И просто не помнит, как вернуться на нашу улицу?

Три дня уже её нет.

И все эти три дня я говорю себе: зачем, старая ты дура, слушаешь ты жлобов, которых никогда нигде не слушала? Почему надо не смотреть на бездомных?

Аа, мы для них – источники еды. Ну и что.

Мы все друг для друга – источники разного рода удовлетворения разных потребностей.

Кем ты хочешь быть больше: рукой, утаскивающей даже свою собаку от приветствия, или рукой, оставляющей большой стакан сладкого кофе с горячим молоком тому парии, что живёт в капсуле своего какого-то мира посреди улицы недалеко от Лафайет?

Ааже моя собака умнее меня, и, если бы у неё были деньги, не сомневаюсь, она бы наверняка купила для дамы с асфальта пачку сухих жил или сушёных свиныхушей.

Поделилась бы.

Глава 18

Однажды тупой папаша «утешил» Зитц, сравнив её с квадратными, грубо и без виртуозности сделанными бабищами в картинах немецких экспрессионистов.

– Неудивительно, – парировала она. – Ты тоже алкоголик и наркоман, вот я такая и получилась.

– Ну не скажи, – ласково возразил воскресный папа. – Во-первых, я не был алкоголиком или наркоманом, когда делал тебя, а во-вторых и в главных, у Кирхнера или Дикса такие шедевральные именно женщины есть…

– Ой, не начинай!

Плотно сбитая низкорослая девица семнадцати лет, Зитц уже была покрыта татуировками процентов на сорок, но сейчас эта красотень скрывалась в лётной куртке и чёрных штанах, в кроссовках и сдвинутой на затылок трикотажной шапке, выглядывала только крошечная татушка блохи, да и та пряталась за правым ухом с огромным туннелем, заползая под коротко стриженные на висках сизо-зелёные волосы.

Она держала в руках по бутылке вина, в одной – красное для себя, в другой – белое для Пюс, а подмышкой – пластиковую флягу сильногазированной воды. Ночью тесная арабская лавка была пуста, кроме них и суперрелаксирующей восточной музыки, никого не было, продавца тоже.

Подружки только что сбежали с пафосной вечеринки в самом большом музее Парижа, где вышедшие во двор с бокалами покурить гости снобировали весь мир в очевиднейшем же страхе самим оказаться снобируемыми этим миром. Ф-ф-фу-у-у! – постановили гулёны, закинулись парой бокальчиков и ушли.

Пригласительные перепали им от странноватой матери Пюс, которая приятельствовала с кем-то из администрации и сама периодически – не разглашаемым дочерью способом – сотрудничала с музеем. Красотки, нарядившись как бы по поводу, отправились туда, заранее зная, что зайдут только зачекиниться.

Впереди была ночь, и эта ночь была их. По бутылке вина на нос и вода для вечно диетствующей Блохи, которая сейчас изнемогала перед полками с конфетами, маршмэллоу и шоколадом, позволяя себе сожрать всё это только трагическими голодными глазами в чёрной обводке, которые она, задирая брови как Пьеро, жалобно устремляла на Зитц.

Извиняясь, из комнатки за полками со снедью появился продавец, быстро рассчитал их и, пожелав приятного вечера, снова сразу ускользнул в кладовку. Зитц сунула карту в задний карман и, быстро наклонившись, выхватила зубами из вазочки у кассы розу с маленьким красным цветком, и они выбежали в ночь.

– Ы-ы-ы! – Мычала она, показывая, что роза для неё, для Пюс. Но та смеялась над её мычанием и придуривалась, уворачиваясь от подруги:

– Что-что? Что вы хотите сказать? Мадемуазель, вы вообще говорите по-французски?

Наконец она сжалилась и забрала цветок. Они целенаправленно дошагали до набережной и уселись на лестнице, ведущей вниз, к воде. Летняя ночь была полна иностранцев, мимо них постоянно вниз и вверх по ступеням, и внизу, по брусчатке набережной, проходили парочки и компании, оставляя отзвуки непонятных слов. Вдалеке светился иллюминированными мордами маскаронов Понт Нёф, отсюда они казались сияющими гвоздиками подков неизвестных миру незримых гигантских лошадей.

Развалившись на ступенях, они пили вино, каждая из своей бутылки, и Зитц достала шоколад.